Поскольку вице-президент Джон Адамс в 1789 году выступал в Сенате за титул, некоторые называли его монархистом. Адамс, как и его редактор Джон Фенно, предъявил новые права на титул, опубликовав в "Газете Соединенных Штатов" в 1790 году серию эссе под названием "Рассуждения о Давиле". В этих любопытных эссе, якобы являющихся комментариями к работам итальянского историка XVII века Энрико Катерино Давилы, Адамс попытался обосновать свою веру в необходимость форм, титулов и различий во всех обществах, включая республики.

В этих обстоятельствах, когда монархия очень сильно волновала людей, Джефферсон неожиданно и непреднамеренно оказался в центре внимания общественности как противоречивый защитник республиканизма. В апреле 1791 года он передал английскую копию памфлета Томаса Пейна "Права человека" в филадельфийскую типографию. Однако Джефферсон допустил ошибку, приложив к экземпляру сопроводительную записку, в которой выражал свое удовольствие от того, что "наконец-то что-то публично сказано против политических ересей, которые зародились среди нас", под которыми он подразумевал в основном "Рассуждения о Давиле" Адамса.13

Когда записка Джефферсона была широко процитирована в газетах по всей стране, он был смущен. Хотел он того или нет, но в общественном сознании Джефферсон ассоциировался с сопротивлением гамильтоновской системе и воспринимался как друг прав человека. Его поездка в отпуск вместе с Мэдисоном в конце мая и июне 1791 года по долине Гудзона в Нью-Йорке, безусловно, убедила Гамильтона и других федералистов в том, что Джефферсон и Мэдисон придумывают организованную оппозицию правительству. В то же время Джефферсон отметил, что Гамильтон пытался охарактеризовать, но не опровергнуть высказывания, в которых он говорил, что "нынешнее правительство не отвечает целям общества, ... и что, вероятно, будет признано целесообразным перейти к британской форме".14 И Джефферсон, и Мэдисон начали понимать, что у Гамильтона и федералистов было совершенно отличное от их собственного представление о том, какими должны стать Соединенные Штаты.

Джефферсон и Мэдисон были хорошими друзьями с 1779 года. Их свела общая страсть к свободе вероисповедания, и в 1780-х годах они совместно протащили ряд законопроектов через ассамблею Вирджинии. Когда Джефферсон был министром во Франции, они вели регулярную переписку, часто используя шифр. Однако теперь их дружба углубилась, приобрела более интенсивный политический характер и стала более значимой для истории ранней Республики.15 Как заметил однажды Джон Куинси Адамс, "взаимное влияние этих двух могущественных умов друг на друга - явление, подобное невидимым и таинственным движениям магнита в физическом мире, и в нем проницательность будущего историка может найти решение многих вопросов нашей национальной истории, не поддающихся иному объяснению".1616

Не сразу можно понять, почему их отношения были такими близкими и продолжительными. У этих двух мужчин были совершенно разные темпераменты. Джефферсон был высокодушен, оптимистичен, дальновиден и часто быстро схватывал новые и порой странные идеи. Хотя временами он мог быть превосходным политиком, остро чувствующим, что возможно и осуществимо, он также был радикальным утопистом; он часто мечтал о будущем и вдохновлялся тем, как все могло бы быть. Мэдисон, напротив, имел консервативные черты, которые смешивались с его собственным утопическим мышлением; он ценил законность и стабильность и обычно был более готов, чем Джефферсон, принимать вещи такими, какие они есть. Он часто был осмотрителен и холоден, если не сказать пессимистичен, аналитичен и скептически относился к радикальным схемам, особенно если они могли разбудить народные страсти. Он никогда не принимал идеи, не подвергая их сомнению, и не обладал той некритичной верой в людей, которая была у Джефферсона.

Оба они с подозрением относились к государственной власти, в том числе к власти выборных законодательных органов. Но подозрения Джефферсона были основаны на его страхе перед непредставительным характером избранных должностных лиц, то есть тем, что представители могут быть слишком склонны отдаляться от добродетельных людей, которые их избрали. Подозрительность Мэдисона, напротив, основывалась на его опасениях, что выборные должностные лица слишком представительны, слишком выражают страсти своих избирателей. Джефферсон беспокоился о правах большинства, Мэдисон - о правах меньшинства.17 По мнению Джефферсона, народ не может поступать неправильно. Когда Мэдисон в конце 1780-х годов разминал руки из-за бурных событий, связанных с восстанием Шейса, Джефферсон беззаботно писал из Франции о ценности духа народного сопротивления правительству и необходимости поддерживать его. "Мне нравится время от времени немного бунтарства, - говорил он. Как буря в атмосфере, оно очистило воздух".18

В 1780-х годах эти два человека имели разные представления о политике и характере центрального правительства. Мэдисон был ярым националистом и стремился уничтожить штаты и создать сильное центральное правительство. Джефферсон, находясь в отдалении в Париже, не разделял большинство опасений Мэдисона относительно демократической политики в отдельных штатах. Хотя он и согласился с необходимостью создания нового федерального правительства, он продолжал считать Соединенные Штаты более децентрализованной конфедерацией, чем Мэдисон. Он призывал отдать национальному правительству контроль над внешней политикой и внешней торговлей, но оставить все внутренние дела, включая налогообложение, на усмотрение штатов. "Сделать нас единой нацией в том, что касается иностранных дел, и сохранять различие во внутренних", - сказал он Мэдисону в 1786 году, - "это дает представление о правильном разделении полномочий между общим и частным правительствами".19

К 1792 году Джефферсон совсем не изменил своих взглядов, а вот Мэдисон изменил. По причинам, которые до сих пор оспариваются, к 1792 году он стал опасаться того самого правительства, для создания которого он так много сделал. Несомненно, его национализм никогда не был таким сильным, как у Гамильтона, и, несомненно, его лояльность к Виргинии стала более сильной, поскольку он почувствовал северный уклон в банковской и финансовой системе Гамильтона. Но самым важным в изменении его мышления было растущее понимание того, что новое национальное правительство, которое возводили Гамильтон и федералисты, совсем не походило на судебное государство, которое он представлял себе в 1787 году. Они создавали не судебную инстанцию, подобную , а современное государство европейского типа с развитой бюрократией, постоянной армией, вечными долгами и мощной независимой исполнительной властью - то самое монархоподобное государство, ведущее войны, о котором радикальные виги в Англии предупреждали на протяжении многих поколений. По его мнению, как он вспоминал много лет спустя, не он дезертировал из Гамильтона, а "полковник Гамильтон дезертировал из меня". "Одним словом, - сказал он молодому ученику Николасу Тристу в конце жизни, - расхождение между нами произошло из-за его желания управлять, или, скорее, управлять правительством так, как он считал нужным".20

Растущее понимание Мэдисоном того, что Гамильтон придерживался концепции национального правительства, отличной от его собственной, стало решающим фактором,